Статья подготовлена эксклюзивно для журнала "Редкие земли".


Невежество большинства

Первое, что приходит на ум, когда мы говорим о Византии, — тотальное невежество. Люди практически не имеют никакого представления об этой империи. Про Индию и йогу, про Японию с ее чайной церемонией мы знаем гораздо больше. Византия остается сказочной страной, Царь-градом из русских былин про Илью Муромца. Это характерно не только для нас, но и для всего мира, потому что эта огромная империя, существовавшая почти тысячу лет, превратилась в миф, к которому есть некое отношение, но о котором, кроме специалистов, никто ничего не знает.
В памяти возникает история, которая произошла со мной в одном маленьком французском городке. Я тогда путешествовал по романским монастырям и храмам Европы. В гостинице, где остановился, познакомился с двумя американскими студентками, очень милыми и образованными девушками. Они спросили меня, чем я занимаюсь? Я ответил — искусством Византии. Они радостно улыбнулись в ответ: как замечательно, что вы занимаетесь искусством страны, которой никогда не было!.. Понимаете, для них Византия — сказка. И дело не в американском образовании. Обычный московский парень, даже хорошо окончивший школу, ничего не знает про Византию. Кто-то, возможно, слышал, что в 1204 году эту империю захватили крестоносцы. Тот, кто изучал основы права, наверное, вспомнит имя византийского императора Юстиниана, правившего в VI веке, потому что на основе античной традиции он создал самый влиятельный кодекс законов — Кодекс Юстиниана. А дальше на авансцену выходят мифы.


Император в позе покаяния перед Христом на троне. Мозаичная икона над главным входом в Софию Константинопольскую, X в.

Два мифа

Византия уже долгое время — поле битвы. Причем, если мы говорим о Западной Европе, там эта битва давно проиграна, на протяжении столетий тенденциозно и абсолютно сознательно создавался антивизантийский миф. Окончательно всё разрешилось в XVIII веке, когда великий французский философ Вольтер назвал Византию «ужасной и отвратительной». Выражаясь современным языком, Вольтер и Монтескье, другой знаменитый просветитель, провели кампанию «черного пиара» против Византии и превратили ее в сознании образованных западных европейцев в некое чудовище. Надо сказать, во Франции XVII века, за поколение до Вольтера и Монтескье, о Византии знали намного больше, чем в других странах. Но «пиар-компания» просветителей прошла успешно…
В России философ, диссидент и интеллектуал Чаадаев почти слово в слово повторял «благоглупости» Монтескье. Можно сказать, что он сформировал российский антивизантийский миф. С первой половины XIX века мы видим ситуацию (которая во многом доживает до сих пор), когда именно вокруг Византии и отношения к ней строятся споры о природе, значении и смыслах российской государственности. Потому что как реакция на антивизантийский миф в России возникает миф провизантийский, который, упрощая, можно свести к знаменитой триаде графа Уварова — «православие, самодержавие, народность».

Pro et contra

Византию и ее наследие начинают использовать как обоснование русского самодержавия, как его духовный источник и образец, которому мы должны подражать. Эта идея российскому государству XIX века очень нравится. Не случайно мы видим, что в XIX веке доминирует неовизантийский стиль. Он создается при колоссальной поддержке со стороны действующей власти, когда по всей России начинают строить храмы в неовизантийском стиле, целая группа ученых, археологов, историков работает над идеологическим обоснованием этого стиля, яркое внешнее проявление которого — отказ от многоярусного иконостаса в пользу невысоких византийских алтарных преград. Самый известный пример этого стиля — храм Христа Спасителя в Москве.
Главные храмы российского государства с середины XIX века возводились как неовизантийские проекты, отражавшие самоидентификацию власти. А когда императрица Мария Федоровна, мать Николая II и жена Александра III, начала строить русские храмы по важнейшим городам Европы, то было придумано особое сочетание — снаружи храм должен был выглядеть как русская архитектура XVII века, а внутри — как византийский храм. Это то, что мы хорошо знаем по храму Спаса-на-Крови в Петербурге, Александра Невского в Ницце, русским храмам в Копенгагене, Вене, Париже. Как некая декларация «русскости» такой стиль, поддержанный на самом высоком уровне, пошел по всей Европе. Другое дело, насколько он соотносился с подлинной Византией. На мой взгляд, он был от нее весьма далек, но образец, источник был указан недвусмысленно. Мы хотим быть Новой Византией. Базовая идея была выражена с предельной наглядностью: наше прошлое, истоки русского самодержавия, русское мироустройство коренятся в византийской традиции.
Но и антивизантийский миф продолжал свою работу. В умах большинства образованного класса, воспитанного на идеях французских просветителей, засело на уровне подсознания, что Византия — это плохо, ведь сам Вольтер назвал ее «ужасной и отвратительной», а Монтескье писал, что в ней не было ничего, кроме «тупого поклонения иконам», что византийское наследие бичевал героический диссидент Чаадаев. Всё это читалось, обсуждалось, и сегодняшний новый спор про Византию — он на самом деле старый, восходящий по меньшей мере к первой половине XIX века. У него были свои идеологи, а у каждой из сторон свои почитатели и ниспровергатели. Константин Леонтьев, написавший знаменитую работу «Византизм и славянство», стал идеологом провизантийского мифа. В ответ на нее значительно более крупный и влиятельный в среде русской интеллигенции философ Владимир Соловьев написал работу «Византизм и Россия», где все идеи Леонтьева отверг, критиковал Византию с западнохристианских позиций и вынес ей приговор: главный порок византийской цивилизации состоял в «полном и всеобщем равнодушии к историческому деланию добра, к проведению воли Божией в собирательную жизнь людей». Примечательно, что в современных спорах позиции сторон воспроизводятся практически без новых аргументов.


  
Константинопольская золотая икона с образом Архангела Михаила, XI в. Сокровищница Сан-Марко в Венеции; Византийские сакральные сосуды, XI–XII вв. Сокровищница собора Сан-Марко в Венеции

«Чума на оба ваших дома»

Мое отношение к этой ожесточенной уже двухсотлетней полемике можно сформулировать предельно просто — «чума на оба ваших дома», вспоминая яркую формулу Шекспира. И та, и другая идеология, с точки зрения реальной Византии, — это два ложных мифа, ангажированных и тенденциозных. Это своего рода идеологическое оружие в борьбе за весьма конкретные цели, не имеющие прямого отношения к истинной Византии и понимания ее наследия. На мой взгляд, ключевым для понимания является художественное наследие, тот способ восприятия мира, который мы получили от Византии. Речь идет о некой системе ценностей, о которой мы практически ничего не знаем. Опять же в контексте ложных мифов всякое подлинное знание вытравляется на протяжении долгого времени.
И потому возникает ситуация, которая многим покажется знакомой. С одной стороны, мы чувствуем, что Византия для нас — что-то очень важное, присутствующее в нашей культуре, близкое и дорогое. Но при этом, если мы проведем семантический анализ современного русского языка, мы увидим, что слова «Византия» и «византийское» употребляются чаще всего в негативном контексте. Византийская политика, подковерные интриги, авторитаризм, отсутствие справедливого суда и т.д. И в этом смысле русский язык повторяет лингвистически опыт всех европейских языков, где слово «Византия» используется чуть ли не как ругательное. Единственное исключение — французское понятие «Byzance» — для обозначения невероятной, запредельной роскоши, роскоши на грани сумасшествия. Хотя и здесь до конца не понятно, положительный ли это контекст. Ситуация очень странная. На уровне образов, на уровне подсознания для большинства русских людей слово «Византия» сугубо положительное, воплощающее некие высокие смыслы. Множество людей интуитивно понимают, что это связано с глубинно важными пластами в нашей культуре. А с другой стороны, на уровне сознания и артикулированного языка слово «Византия» — ругательное… Внутренняя неартикулированная память о Византии существует у нас на фоне полного незнания, вопиющего невежества, поскольку в нашем образовании Византия отсутствует полностью. Она совершенно не входит в ту сумму знаний, которой должен владеть современный образованный российский человек. 

Иконическое сознание 

Мы оказались лишены собственной идентичности. Потому что единственная идентичность русской культуры — это идентичность византийская. При этом очень важно опровергнуть абсолютно неправильный тезис, что византийская культура — неевропейская или «недоевропейская», своего рода второго сорта. Именно в таком виде она присутствует на уровне подсознания у среднеобразованного западного человека. Византия — это что-то полувосточное и в связи с этим опасное и, главное, принадлежащее к другой системе ценностей. Что отчасти правда, потому что эта система действительно резко отличается от западноевропейской, но из этого не следует, что византийская культура — не европейская. Напротив, если какая-то культура прямо и наследовала ценности античности, соединив их с христианской верой, то это была именно Византия. В Западной Европе этот синтез тоже произошел, но гораздо более сложным и постепенным образом, тогда как Византия получила это органично и с самого начала. Именно этот синтез она принесла в мир православного христианства, к которому принадлежат Россия, Балканы, Греция, Грузия, Румыния, Украина и другие страны. Всё это части византийской цивилизации, которые объединяет общая система ценностей, связанная с православной верой, но не совпадающая с ней. Поэтому совершенно справедливо говорить о двух ветвях европейской культуры — западноевропейской и византийской. Они разделяют общие ценности, но имеют каждая свою специфику.
Что в этой связи кажется самым важным? В свое время я предложил назвать это «иконическим сознанием». Речь идет о несколько ином способе восприятия мира, согласно которому то, что мы видим, это не последняя, окончательная и, что особенно важно, не единственная реальность, кроме которой ничего нет. Человек живет в сознании того, что существует другая реальность. И то, что он видит, предполагает дополнительное измерение. И реальность может восприниматься как образ-посредник, переводящий в другую высшую действительность. Иными словами, восприятие видимого мира как некой иконы — образ другого мира. И присутствие этого другого измерения наряду с материально-бытовым и есть в конце концов самое важное, что определяет нашу систему ценностей.
Последовательное воплощение этого восприятия мира — в великих византийских иконах и храмовых пространствах, подобных «великой церкви» Софии Константинопольской, Иконе Богоматери Владимирской или «Троице» Андрея Рублева. Это относится к гораздо менее очевидным явлениям. Например, на мой взгляд, этот способ мировидения объясняет особый характер классической русской литературы XIX века. Потому что если мы задумаемся, чем Толстой и Достоевский отличались от своих великих западных современников Бальзака или Диккенса, то увидим, что Толстой и Достоевский как раз и представляют этот мир как образ другой реальности. Именно это составляет невероятную привлекательность их мировидения, их подхода, их литературного творчества.