РЗ: Владислав Яковлевич, расскажите, пожалуйста, как возникла тема научной дипломатии на саммите GRS.

Саммит Глобального исследовательского совета — важнейшее событие, к которому наш фонд готовился несколько лет. РФФИ выиграл право проведения этого форума на конкурсной основе совместно с нашим партнером — Национальным исследовательским фондом Южной Кореи. Тема научной дипломатии была предложена нами еще на этапе рассмотрения кандидатуры нашего фонда в качестве организатора форума. Мы имеем большой опыт в этом направлении, которое давно уже стала важной темой обсуждения ведущими научными сообществами мира.
Предварительно тема научной дипломатии обсуждалась на прошедшей в мае прошлого года встрече представителей РФФИ и Лондонского королевского общества по развитию знаний о природе (The Royal Society, Королевское общество — Прим. ред.). Встреча проходила в рамках российско-британского Года науки и проводилась в Московском государственном институте международных отношений (МГИМО). Британскую делегацию возглавлял сэр Мартин Полякофф. Встреча прошла очень успешно, и многие ее участники пришли к выводу, что научная дипломатия — это отдельное направление науки.

РЗ: Каким вы видите результат ваших усилий в научной дипломатии, например, через 20 лет?

Они могли бы привести к выстраиванию правил взаимоотношений на научной основе. В настоящее время, когда рушатся все нормы международных взаимоотношений, ученым, как мне кажется, может быть отведена очень важная роль. Ученые понимают, что есть общемировые проблемы, которые, независимо от мнения политиков, человечеству все равно придется решать.
Во-первых, мы должны выработать глоссарий, общую терминологию. Что такое научная дипломатия? Дипломатия для науки или наука для дипломатии? Во-вторых, мы должны научить молодых людей научной дипломатии, создать научный предмет, четко сформулировать, что же мы собираемся изучать, на что собираемся влиять. Для этого нужны очень тесные контакты между нашими учеными и нашими дипломатами, политиками, они должны работать в постоянном контакте. Во многих странах в министерствах иностранных дел создаются специальные отделы, подразделения, где ученые проводят большую аналитическую работу, создают аналитические обзоры именно в тех областях, которые являются актуальными в наше время. Именно ученые могут правильно классифицировать перспективные в будущем направления и давать полезные рекомендации политикам, на что направить свои усилия.



РЗ: Мыслить масштабами столетий? Правительство тоже должно мыслить такими масштабами?

Ученые, особенно занимающиеся глобальной фундаментальной наукой, должны заглядывать далеко вперед, уметь прогнозировать. В то время как правительство должно либо поддерживать, либо не поддерживать их идеи, в зависимости от своих целей и задач. Зачастую правительство вынуждено решать свои тактические задачи. Им нужно страну энергией обеспечить, продовольствием, обеспечить гарантии мирной жизни. Любое мудрое правительство, любой мудрый правитель, конечно, должны думать на века вперед, как страна будет дальше развиваться, что будет с экономикой, что будет с людьми. Но его задача, чтобы люди хорошо жили.

РЗ: Можно ли сказать, что ученые — единственные люди, которые могут иметь это долгосрочное видение?

Это видение является важнейшим фактором. И сотрудничество ученых является важнейшим фактором. А видение могут иметь, конечно, не только ученые, но и политики.

РЗ: Как вам удается финансировать серьезные фундаментальные исследования, чтобы при этом налогоплательщикам было понятно, ради чего это делается.

Для этого существует понятие экспертизы. Наши идеи проходят экспертизу и у отечественных, и у зарубежных ученых.
Вы правильный вопрос поднимаете: как понять, что нужно, а что нет? Во-первых, надо понимать, что любые фундаментальные исследования — это дело затратное. И к тому же очень рискованное. И КПД фундаментальных исследований посчитать очень сложно.
Согласно одной из популярных биографических легенд о Майкле Фарадее, однажды премьер-министр Великобритании Роберт Пил, осматривая динамо-машину, спросил, что делать с этим открытием. А Фарадей подумал и ответил: «Ну как же? Налоги получать». Так что, что мы будем делать, например, с нашими ускорителями? Людей будем лечить. Новые материалы создавать. Будем нашу жизнь улучшать. И налоги получать.

РЗ: Насколько видение будущего нашими учеными совпадает с проблематикой, которую ставит международное сообщество?

Во многих случаях совпадает. Более того, во многих случаях наши зарубежные коллеги с удовольствием прислушиваются, обсуждают российские идеи. Вот, например, в области биоинжиниринга. Еще 20 лет назад в России начались работы, которые привели к тому, что было создано фактически цифровое производство биомоделей и биоимплантов для различного рода операций, которые создаются методами адаптивных технологий по данным пациента. То есть, можно снять томограмму, с помощью 3D-принтинга сделать реальный объект и использовать его в реальной хирургии. В онкологии, например. Уже есть клиники, такие как НИИ нейрохирургии имени Н.Н. Бурденко, Московский научно-исследовательский онкологический институт имени П.А. Герцена, Первый медицинский университет имени И.М. Сеченова, где эту технологию уже используют как стандартную медицинскую операцию.



РЗ: Какие направления международного сотрудничества развивает в настоящее время Российский фонд фундаментальных исследований?

Из самых свежих событий — это переговоры с американскими коллегами из организации Национальные институты здравоохранения США (National Institutes of Health — NIH). Первые совместные конкурсы у нас начались еще в 2012 году. При этом надо отметить, что NIH состоит из многих институтов. И со многими из них мы сотрудничаем. У нас с визитом был директор Национального института рака США господин Тримбл. Мы обсуждали новый конкурс. На встрече присутствовало большинство наших ведущих директоров институтов, академиков, которые представляют элиту нашей онкологической общественности. Были руководители онкологического центра им. Н.Н. Блохина, были руководители НИИ нейрохирургии им. Н.Н. Бурденко академик А.А. Потапов и его заместитель член-корреспондент РАН И.Н. Пронин, были ученые, которые представляют Московский научно-исследовательский онкологический институт им. П.А. Герцена, ученые из МГУ, из Института биоорганической химии РАН и многие другие. Мы обсуждали тематику будущего конкурса. Процесс этот сложный, длительный. Пока мы договорились только о том, что конкурс будет. Его нужно проводить. Онкология входит в первую тройку наиболее сложных заболеваний, в тройку заболеваний, которых называют «убийцами номер один», уступая лишь кардиоваскулярным заболеваниям.
Обсуждали в целом будущую программу совместных конкурсов. Что такое совместный конкурс? Это когда две группы ученых — одна из Соединенных Штатов, другая из России — представляют общую работу, которая должна пройти отбор и после этого получить финансирование на паритетных условиях — 50% дает NIH, 50% — РФФИ. На предыдущий конкурс у нас было подано 57 работ, отобрано и профинансировано — 10.

РЗ: Можно ли говорить о том, что Россия и Америка начали сотрудничество в области борьбы с раком?

Это произошло несколько раньше. Совместные проекты были ещё в советского время. Сотрудничество РФФИ и NIH началось примерно с 2012 года. Сегодня у нас уже второй этап.

РЗ: О какой сумме поддержки идет речь?

Каждый проект с нашей стороны получает 6 миллионов рублей в год. Длительность — три года. То есть всего 18 миллионов рублей. Такую же сумму получают американские партнеры.

РЗ: Кому будут потом принадлежать роялти?

Это исследовательский проект, и роялти всегда принадлежат исследователям, людям, которые получили этот результат. Речь идет о «виртуальных роялти» от публикации. Это престиж, это известность, это приглашение к контрактам от известных компаний. Другое дело — это совместные патенты, которые рождаются в таких конкурсах. Там уже патентные юристы должны определять, кому какая доля.

РЗ: Проблема еще и в том, чтобы защитить новые разработки на международном уровне. Этим фонд будет заниматься?

Фонд будет этим заниматься. Мы сейчас открываем несколько специальных программ, которые будут посвящены этому. Они касаются всех международных и внутренних проектов, юридической поддержки научных исследований. Мы собрали в эти программы наших ведущих юристов. Активное участие принимает академик Т.Я. Хабриева, известный юрист, бывший вице-президент РАН. В Академии наук разработали рубрикатор, наш фонд объявил конкурс. У нас, конечно, нет иллюзии, что мы сразу за три года решим все юридические проблемы научных исследований. Но я надеюсь, что мы за это время сильно продвинемся в направлении юридического сопровождения научных исследований. А задача нашего фонда — финансировать прорывные идеи, прорывные теории.

РЗ: Теории, которые разрабатываются на нашей территории? Или точно так же они могут разрабатываться, например, на американской территории?

Они могут быть и на нашей и на другой территории. Дальше в работу уже вступают другие механизмы — механизмы поддержки результата. Здесь очень многое зависит от грамотности каждого участника проекта. Например, совместная публикация дает право приоритета на какое-то время. Если авторы чувствуют, что это разработка, которую можно патентовать, то надо этим заниматься. А если этим не заниматься, то приоритет по публикации довольно быстро теряется, и кто-то может написать патент, сославшись (или не сославшись) на эту публикацию. Он ничего не нарушает. Таково законодательство.

РЗ: Сотрудничаете ли вы с другими российскими фондами поддержки науки, с международными фондами при финансировании крупных проектов?

Да, конечно, и придаем этому сотрудничеству важное значение. Если же говорить о совместном финансировании, то это вопрос не простой. Здесь нужна правильная трактовка с точки зрения законодательства. Дело в том, что если одна и та же научная работа финансируется из нескольких фондов, законодательство трактует это как дублирование финансирования. Это недопустимо. Поэтому ученые в своей финальной публикации или презентации, или если результаты оформляются в виде патентов, авторских свидетельств, ноу-хау, должны указать, какая часть работы сделана за счет какого фонда. Если авторы все это указали, то вопросов о двойном финансировании к ним, скорее всего, не возникнет. Но наши проверяющие органы не всегда так однозначно трактуют. Наш фонд занимается этими вопросами, и мы находим здесь общий язык со Счетной палатой.

РЗ: Возможно ли привлечение частного бизнеса для финансирования научных проектов?

Теоретически возможно, хотя у нас нет ни одного примера сотрудничества с частным бизнесом. Пока есть только опыт работы с госкорпорациями. Мы работали с Роснано, но это было очень скромно и не очень удачно. Удачное партнерство у нас с РЖД, оно уже почти десять лет продолжается. Подписано соглашение с Росатомом. Соглашение с Ростехом находится на стадии обсуждения. С Роскосмосом соглашение подписано, но оно еще не заработало.
Важно понять, почему сотрудничество с РЖД успешно. Мы с руководством компании договорились о том, что мы создадим некий экспертный совет, который определит, какие научные проблемы нужно решить РЖД, чтобы компания успешно развивалась. Наши ученые, представители ведущих институтов, специалисты по математическому моделированию, экономическому прогнозированию, которые занимаются физико-технологическими, информационными исследованиями, смотрят, какие проблемы они готовы решить. Или, может быть, эти проблемы в науке уже решены, просто нужно адаптировать эти решения под задачи РЖД.
А на те проблемы, которые наукой пока не решены, которые требуют проведения научных исследований, мы объявляем конкурс. И здесь финансирование совместное с госкорпорацией: 50 на 50. Сейчас это финансирование составляет примерно по сто миллионов рублей с каждой стороны. Двести миллионов — это не один, это несколько проектов. Туда входят и процессы моделирования, и разработка концепции новых скоростных поездов на магнитной подушке, которые сейчас разрабатывает весь мир.
Одна из причин успеха сотрудничества с РЖД заключается в том, что мы не занимаемся внедрением. Мы не строим у них, в РЖД, общество знаний. Мы стараемся понять их проблемы и из этого уже построить новую науку для решения проблем РЖД.

РЗ: Какие новые направления научных исследований фонд считает приоритетными?

Приоритетными Совет фонда считает задачи, направленные на реализацию стратегии научно-технологического развития России.
Среди них много задач, связанных с геофизикой, с Арктикой, с Дальним Востоком. Здесь во многих вопросах нам нет равных, хотя у России не очень сильный исследовательский флот. Но сейчас ему уделяется особое внимание. Надеемся, что в ближайшее время у нас появится целая флотилия научных кораблей, предназначенных для проведения исследований в Арктике. Это крайне важно.
Еще одно направление — система ГЛОНАСС. В ней используются современные лазеры фемтосекундной длительности, позволяющие повысить точность позиционирования до нескольких сантиметров.
Когда был юбилей Курчатовского института, мы показывали нашему президенту Владимиру Владимировичу Путину новый центр лазерно-синхротронных исследований. Это уникальная, может быть даже единственная в мире на сегодняшний день установка, в которой одновременно работает синхротрон и супермощный петаватный лазер, генерирующий импульсы фемтосекундной длительности. Такое соединение двух подходов — чисто оптического (лазера) и ускорительного (синхротрона) — позволяет уже сегодня ставить очень много разных интересных исследований: быстрое ускорение частиц в высоких лазерных полях, генерация сверхкороткой плазмы, рентгена, изучение таких уникальных явлений, как филаментация (явление самофокусировки лазерного излучения) и других.
Фонд поддерживает все шесть направлений меганауки.



РЗ: Говоря о новых направлениях науки, нельзя не коснуться темы человека. Как вы считаете, в будущем останется ли человек в том виде, в котором он есть сейчас или будет происходить его модификация?

Конечно, останется. В этом я не сомневаюсь. Только он будет лучше, здоровее, умнее, будет жить дольше. Хотя, конечно, есть связанные с этим вопросом проблемы.
Я только что прилетел из Кореи. Считается, что Корея сегодня самая роботизированная страна на душу населения. В большинстве своем эти роботы достаточно примитивны, просты, но их действительно много. Может это в будущем стать проблемой? Вполне.
А если говорить о том, что происходит у нас, сейчас идет борьба за супервычисления, за супермашину. Человечество дошло до того, что в ближайшее время будет построена машина экзафлопсного класса, способная выполнять свыше квинтиллиона операций в секунду (10 в 18-й степени). На сегодняшний день нет таких машин. Это будет вычислительный гигант. Если она будет построена по существующим на сегодняшний день технологиям, она будет потреблять примерно один гигаватт энергии. Это ровно столько, сколько дает один блок атомной электростанции. То есть здесь сразу возникает энергетическая проблема. Но эта вычислительная машина может обеспечить своими информационными потребностями, например, небольшую страну.
Следующая идея, которую уже несколько лет развивает академик Евгений Павлович Велихов, президент Курчатовского института со своими коллегами, — «зеленая» ядерная энергетика. Идея заключается в объединении двух концепций — ядерного синтеза и деления. В одном устройстве будут объединены Токамак и обычный ядерный реактор. Мы сейчас объявили такой конкурс. Пока только ищутся подходы, как это реализовать. Но сама идея сформулирована, сделаны соответствующие оценки, которые говорят, что можно сделать устройство, которое будет сочетать в себе все преимущества Токамака и ядерного реактора и в котором будет происходить дожигание отработанного ядерного топлива. Реализация этой идеи позволит резко усилить роль чистой ядерной энергетики в энергобалансе страны, а возможно, и .
Еще одна задача — создание высокоэффективной солнечной энергетики. У нас в России не так мало солнца. На квадратный метр поверхности Земли в среднем приходится киловатт солнечной энергии.
И, возвращаясь к вопросу о человеке, — все, что связано с фундаментальной медициной. Экспертный совет по медицине в нашем фонде возглавляет академик В.А. Ткачук.
Наш фонд был одним из первых в России инициаторов создания программы геномных и протеомных исследований. И когда я начал говорить о суперЭВМ, я хотел подчеркнуть, насколько современные исследования взаимосвязаны между собой. Потому что самая первая петафлопсная машина (10 в 15-й степени операций в секунду), которая была запущена японской фирмой NEC (Nippon Electric Corporation), изначально создавалась под расчеты структуры белка, под геномные исследования. Так же, как современная медицина не может обойтись без аддитивных технологий, так и современная молекулярная биология, любая биология, материаловедение не могут обойтись без конструирования материалов, веществ на атомно-молекулярном уровне, смоделировать которые можно только с помощью гигантских вычислительных машин петафлопсного и экзафлопсного класса.

РЗ: Будет ли ваш фонд заниматься поддержкой таких новых направлений, как так называемое цифровое бессмертие, виртуальное государство и так далее?

Конечно, мы уделяем большое внимание современным информационным, цифровым технологиям. У нас уже есть программы по цифровым подходам в экономике, по большим базам данных, которые с очевидностью приведут к созданию крупных, глобальных экспертных систем — баз знаний, как их называют специалисты. Эти базы знаний, которые будут работать на экспертизу, объединят в себе не только большой объем данных, но еще и будут давать, с одной стороны, возможность быстрого поиска этих данных, а с другой — будут иметь элемент предсказательности на основе больших баз данных, экспертных мнений и экспериментальных данных, накопленных в данном направлении. Это целый комплекс знаний, и к созданию таких комплексов все стремятся. Мы поддерживаем такие проекты. Подобный цифровой подход используется, например, при анализе большого количества генетических коллекций растений и животных, собранных у нас в стране. Мы сейчас думаем над такой программой, это крайне важно.

РЗ: А что дальше? Связь с другими цивилизациями?

И это есть (смеется). Но, чтобы говорить про это, надо начать с предыстории. Группа ученых НАСА из Центра космических полетов Годдарда занималась разработкой аппаратуры для приема сврехслабых ИК-сигналов из космоса. У них, пожалуй у единственных был инфракрасный телескоп, который изучал ИК-сигналы, исходящие от планет Солнечной системы. И они обнаружили, что сигналы с Марса, а потом и с Венеры в диапазоне 9-11 микрон, это инфракрасное излучение, на несколько порядков больше, чем должны излучать атмосферы этих планет. Это был необъяснимый факт. В это время мы с коллегами разрабатывали концепцию лазеров солнечной накачки. Это лазеры, в которых возбуждение идет не от полупроводниковых матриц, не от ламп накачки, не химическим образом, а именно от Солнца, от концентрированного солнечного света. И когда мне попались на глаза эти данные, то я понял, что, наверное, в атмосферах этих планет происходит примерно то же самое, что мы пытаемся моделировать в лабораториях, а именно — большие потоки солнечного света создают активную среду, и атмосфера становится неравновесной. Мы построили модель, рассчитали ее на компьютерах и получили хорошее соответствие с потоками инфракрасных излучений атмосфер этих планет. Я написал об этом руководителю американской группы ученых, и потом мы встречались, обсуждали и развивали эту работу. Следствием этих работ стали очень интересные публикации в журнале Science. Была даже высказана такая мысль, что при наличии зеркал-резонаторов, формирующих излучение, атмосферы планет могут стать лазером. И тогда можно сделать лазерный маяк, который мигает и посылает сигналы внеземным цивилизациям. И самое интересное, что время жизни этого космического прожектора будет соизмеримо с временем жизни Солнечной системы, потому что пока Солнце светит, он будет работать. Ну, если конечно, выдержат конструкции, из которых он будет состоять. То есть, можно создать фактически бесконечный источник, который с каким-то коэффициентом полезного действия преобразует солнечное излучение, в другое излучение, более остронаправленное, монохроматичное и когерентное.

РЗ: Работы в этом направлении закончились какими-то конкретными разработками?

Недавно я беседовал со специалистами из Института космических исследований РАН, которые обратили мое внимание на то, что эти работы продолжаются во многих странах мира. Мне кажется, что было бы интересно, если бы такие проекты были реализованы. Для начала можно с помощью доставленного на орбиту флюориметра (прибора, который меряет потоки инфракрасного излучения), посмотреть, есть ли там неравновесное инфракрасное излучение, которое связано с солнечной накачкой верхних слоев атмосферы, или его нет. Такой прибор был создан, но пока не летал к Марсу.

РЗ: Это же очень интересно! Фонд поддерживает такие проекты, которые интересны обычным людям?

Да, мы поддерживаем в том числе научно-популярные проекты. Но все-таки фонд РФФИ нацелен на поддержку фундаментальных исследований. В то же время фонд поддерживает очень много молодежных проектов широкого спектра. Сейчас их около десяти. Фонд поддерживает издательскую активность. Но пока мы очень скромно занимается популяризацией знаний, научно-популярными изданиями. Хотя у нас уже есть первый проект короткометражных научно-популярных фильмов, возникший по инициативе наших сотрудников. Но это очень серьезная задача. Ее нужно решать с помощью профессионалов высокого уровня и при другом масштабе финансирования. Мы пока не можем себе позволить широкие каналы.

РЗ: Есть ли проекты, связанные с утилизацией отходов?

Утилизация отходов — очень важная, чрезвычайно актуальная проблема. Фонд в настоящее время рассматривает несколько программ поддержки исследований в этом направлении. Задача эта комплексная. С одной стороны, нужно убрать огромное количество вещества, с тем, чтобы сохранить экологию. С другой стороны, из этих отходов можно извлечь полезные вещества, в том числе содержащие редкоземельные элементы.
Программа планируется на три года. Она будет состоять из нескольких десятков отдельных проектов, которые должны быть скоординированы между собой. У нас нет вполне сложившегося мнения на сегодняшний день, как это должно быть. Есть группа экспертов-биологов во главе с академиком М.П. Кирпичниковым, которая развивает направление биологических методов очистки. Но это только одно из направлений. Мы решили, что будем подходить комплексно. Но все равно вопрос, что выбрать, потому что число проектов ограничено. Мы хотим понять, какие можно найти принципиально новые подходы к эффективному, быстрому, экологически чистому уничтожению мусора. Скорее всего, это будет связано с природоподобными технологиями. Природе свойственно саморегулирование.

РЗ: То есть, это уже не защита окружающей среды, а защита ноосферы?

Да, это некая новая философия. Речь уже идет о сфере, объединяющей все, — и биологическое окружение, и человеческую жизнь, и все, что создано искусственным путем, техносферу. Об этом говорил и Президент России Владимир Путин, выступая на 70-й юбилейной сессии Генеральной ассамблее ООН в 2015 году. Касаясь проблемы климатических изменений, он отметил, что тактическими мерами кардинально проблему не решить, что нужны качественно иные подходы. Речь должна идти о внедрении принципиально новых, природоподобных технологий, которые не наносят урон окружающему миру, а существуют с ним в гармонии и позволят восстановить нарушенный человеком баланс между биосферой и техносферой. У нас на базе Курчатовского института был создан один из первых в мире НБИКС-центр, в котором проводятся исследования в области нано-, био-, информационных, когнитивных, социогуманитарных (НБИКС) наук и технологий. И это уже фактическое развитие этого менталитета, этой философии.



РЗ: Какие из недавних научных проектов на вас произвели особое впечатление?

Меня трудно чем-то особо впечатлить. Из недавних очень впечатлил эксперимент с интерферометром LIGO, с помощью которого были зафиксированы гравитационные волны. Как я уже говорил, меня очень впечатлила идея Евгения Павловича Велихова о «зеленой» ядерной энергетике. Если удастся создать экологически чистую ядерную систему, практически без отработанного ядерного топлива, то ядерная энергетика останется очень важным каналом получения энергии. Еще одна впечатляющая тема — таргетная доставка лекарств в онкологические клетки. В этом направлении объединяются усилия и физиков, которые делают сверхчистые изотопы, и биохимиков, и других ученых.

РЗ: Мы перешли от макрокосмоса к микрокосмосу, от планет — к человеку.

А есть еще одно совершенно непознанное поле — наша планета Земля. Мы очень плохо себе представляем структуру Земли. Самая глубокая в мире Кольская скважина достигла глубины 12 километров, а радиус Земли — почти 6400! Мы также очень плохо знаем наш океан, покрывающий большую часть поверхности Земли. Особенно его глубоководные части. А там же — целый мир, совершенно не похожий на наш! Например, нанобактерии, нановодоросли, которыми занимаются сейчас микробиологи, в том числе в НАСА. Мало изучены приполярные области — Арктика и Антарктика. Там есть много интересных фундаментальных задач. В частности, наш фонд финансировал программу исследований по подводным гейзерам, выделяющим большие количества углекислого газа и метана. И есть такая точка зрения, что на баланс парниковых газов в атмосфере планеты эти подводные гейзеры Арктики влияют значительно сильнее, чем все выделения техногенного характера.

РЗ: Можно говорить о том, что благодаря ученым складывается новое экологическое мышление в планетарном масштабе?

Экологическими технологиями человечество начало заниматься совсем недавно, если сравнивать с периодом существования человечества. Наш опыт он пока очень ограничен. Я бы здесь аккуратно делал прогнозы. Но есть, тем не менее, вполне конкретные вещи. Классическим примером является пагоушское движение ученых. Именно ученые на Пагоушской конференции в 1957 году заявили, что нужно запретить испытания ядерного оружия. Потому что они поняли, что еще десятка два испытаний, и все человечество будет жить в радиоактивно загрязненной среде — и атмосфера и вода уже не будут чистыми.
Есть и современные проблемы, на которые ученые должны четко указать всем политикам, всем правительствам мира. Например, проблема пресной воды. Эта проблема не сегодняшнего дня, но завтра она встанет очень остро. И мы, обладая такими фантастическими ресурсами пресной воды, как озеро Байкал, должны принять специальные программы по сохранению в чистоте тех ресурсов, которыми мы располагаем. По Байкалу, несомненно, нужны отдельные национальные, а может быть, и международные программы. Вода — это наш стратегический запас, и к ней надо относиться как к любому стратегическому запасу.



РЗ: Люди, российские ученые — это же тоже наш стратегический запас. Будет ли фонд что-то делать для возвращения наших лучших умов, ученых обратно в Россию?

Конечно, это нужно делать. Любой стране это нужно. Здесь имеют значение и социально-психологический и экономический фактор. Страна вложила очень много в этих людей. Как правило, они успели получить в России бесплатное образование. Поэтому, если бы эти ученые, получившие за рубежом совершенно другой, очень интересный опыт, работали здесь, у нас, это было бы для страны огромным плюсом.