Швейцария — лидер в области «зеленых» технологий и энергоэффективности. Эти темы были в центре внимания во время визита в эту альпийскую страну российской делегации, в состав которой входил и журнал «Редкие земли».

Виктор Хэфели — вице-президент Швейцарской ассоциации производителей экологического оборудования (SVUT), президент Международного Конгресса переработчиков электроники, генеральный директор и владелец компании Smart Resources имеет опыт работы в сфере экологии более 30 лет. Но для начала мы задали ему необычный вопрос.

Расскажите о ваших корнях. Глядя на вас, можно предположить, что у вас были русские предки.

Да, мой прадедушка по маминой линии был русский. Они уехали сначала в Калининград, оттуда — в Германию. Мой отец — швейцарец. После второй мировой войны он изучал металлургию в Германии и там встретил мою маму. У меня есть русские корни, поэтому я люблю Россию, я понимаю русский менталитет, и я делаю все для поддержания дружеских отношений между Швейцарией и Россией.

А вы, насколько я знаю, родились в Люцерне? Как вы выбрали то направление, которым сейчас занимаетесь?

Да, я родился в Люцерне. Я здесь учился в Университете, учил языки — немецкий, французский, итальянский. Как вы знаете, в Швейцарии нужно знать все официальные государственные языки. Летом отец забирал меня, и мы ехали во французскую часть Швейцарии, где отец работал инженером на литейном производстве. Там я познакомился с металлургией.

Вы представляли себе тогда, чем вы будете заниматься в будущем?

Тогда я находился под влиянием моего отца. Компания, в которой работал мой отец, помимо литейного производства в Швейцарии, имела сталелитейные предприятия во Франции и Германии. Эти предприятия произвели на меня сильное впечатление. И я поступил на учебу в Швейцарский технический университет в Цюрихе, выбрав для себя материаловедение. Потому что материалы — основа всего. Для того чтобы произвести любое техническое изделие — машины, самолеты, корабли, — нужны материалы. Выбирая между экономикой и инженерной специальностью, я понимал, что сначала надо выбирать инженерное дело. Затем пойти в экономику всегда можно. А вот выучившись сначала на экономиста, вряд ли уже станешь инженером…

Диплом я писал на тему рециклинга — переработки отходов методом катализа. А затем я пошел учиться экономике, но получилось так, что компании, в которой я работал, нужен был специалист по переработке ядерных отходов для работы во Франции. И мой начальник предложил эту мне поработать год во Франции на тестировании мобильной установки по плазменной переработке ядерных отходов.

А сколько вам было тогда лет?

Мне было 19 лет. К тому же, как вы знаете, в Швейцарии существует всеобщая воинская повинность. И я еще пошел служить. Был солдатом, капралом, лейтенантом, дошел до капитана. Но год я проработал на юге Франции, в крупнейшем в Европе научно-исследовательском ядерном энергетическом центре CEA Cadarache. Это было время, когда там строили реактор «Суперфеникс», который, к сожалению, так никогда и не заработал на полную мощность…

Тогда один мой друг, профессор, подал мне идею написать диссертацию на тему плазменной технологии переработки ядерных отходов, что я и сделал. Технология заключалась в снижении зараженности отходов за счет связывания нуклидов в стекловидном шлаке в процессе витрификации.

Описанная вами технология нашла где-то свое применение?

Да, ведь я делал эту работу для конкретного химического предприятия, которое занималось утилизацией химического оружия и боеприпасов. Это был совместный проект французских, английских, японских и американских компаний. Но главный вывод, который я сделал для себя во время учебы в Университете — надо использовать все полученные знания, объединяя их в голове в логические цепочки, для создания новых потребительских ценностей.

А что было потом, после защиты диссертации?

В 1999 году я поступил на работу в компанию, входящую в крупнейший швейцарский национальный оборонный холдинг RUAG. У нас в Швейцарии это единственный холдинг, работающий на оборону. Он является, по сути, промышленным департаментом Министерства обороны. Там я начал заниматься технологией переработки электронного лома. Первоначально на заводе, который занимался переработкой отслужившей электроники, работало 50 человек, а его мощность составляла 4 тыс. тонн. А через 13 лет, когда я заканчивал работать в этой компании, на заводе было 100 работников, а перерабатывал он уже 60 тыс. тонн.

Это был частный проект?

Да, это был частный проект. В этой компании я дошел до директора завода, а в 2006 я уже был членом Совета директоров авиастроительной компании, которая производила для Airbus и для американских компаний алюминиевые и карбоновые детали корпусов самолетов, а также элементы двигателя из титана, никеля и сплавов.

Вы говорили, что участвовали также в проекте утилизации швейцарских танков. У Швейцарии есть свои танки?

После окончания периода холодной войны швейцарская армия претерпела очень сильное сокращение. Из 700 тыс. личного состава осталось 100 тыс. То же самое с танками. У нас было около 200 швейцарских танков Pz 68 и 500 немецких танков «Леопард 2». Последние были сильно оптимизированы под нужды швецарской армии, у них были модифицированы орудия, двигатели и многие другие детали. На вооружении у швейцарской армии находилась также американская техника и боеприпасы. В общем, была масса вооружений, которое надо было утилизировать, и это была непростая задача. Моя особенность в том, что я все время берусь за непростые задачи.

А куда шли деньги, вырученные от переработки танков и боеприпасов?

Хороший вопрос. Все вырученные от продажи вторичных материалов деньги мы должны были перечислять обратно в бюджет министерства обороны, а не в госбюджет. У нас в Швейцарии говорят, «что попало в госбюджет, то пропало». Поэтому армия сама пытается распродать отслужившую технику, мотоциклы, например, используя аукционы.



В России все технологии, если они связаны с «оборонкой», засекречены. Как с этим обстоит дело в Швейцарии?

Нет, в Швейцарии не так. Конечно, оборонное ведомство контролирует частные компании, но они могут заниматься утилизацией оружия. Важно, чтобы технология позволяла вернуть максимум материалов обратно в промышленный оборот с максимальной пользой для экономики, для производства чего-то более полезного, чем оружие. В RUAG, например, мы начинали с 20% гражданской продукции, сейчас эта доля намного больше. Мы перенесли многие технологии, наработанные в «оборонке», на гражданскую продукцию.

Как вы вообще смогли попасть на работу в RUAG? Насколько сложно это было? Были ли какие-то экзамены? Вам не помешала ваша биография, где прослеживаются русские корни?

Нет. В этом не было проблемы. Но мой отец, который приехал в Швейцарию из ГДР, долгое время был под пристальным наблюдением спецслужб. Это, конечно, создавало определенные проблемы при моем поступлении на работу на оборонное предприятие. Я был вынужден пройти ряд тестов: психологический, интеллектуальный, социальный и управленческий. Они анализировали, как я принимаю решения, насколько я устойчив к стрессу и так далее. Например, разыгрывалась такая ситуация, в которой я был руководителем целой компании, насчитывающей 600 сотрудников, сильный дождь вызвал наводнение, затопившее весь завод, и селевой поток. У меня было 5 минут на принятие решения. При этом по условиям нет связи ни с полицией, ни с пожарными, телефон не работает, ничего не работает, света тоже нет. Задача была эвакуировать людей как можно быстрее и чтобы никто не пострадал. В такой ситуации в полной мере проявляются лидерские качества.

Наверное, пройдя такой тест, можно уже командовать армией! Вам не предлагали продолжить свою карьеру в армии?

Да, предлагали, но для меня на тот момент главным приоритетом было написание и защита диссертации.

Но затем вы работали руководителем в крупной компании?

Да, но я не предназначен для крупных компаний. Мне всегда хотелось иметь свой небольшой бизнес, а не работать менеджером в крупных компаниях. И в какой-то момент у меня получилось организовать свою компанию Smart Resources.

Вам удалось найти инвестора или вы создавали компанию на свои деньги?

Все — на собственные деньги. Компания строилась шаг за шагом. В течение 8 лет я консультировал Министерство охраны окружающей среды Швейцарии по вопросам экологических технологий, термальной энергии и правительство Цюриха — по вопросам переработки отходов и повышения энергоэффективности. Также я занимаюсь вопросами оптимизации работы объектов атомной энергетики, вопросами утилизации радиоактивных и токсичных отходов этих предприятий.

Когда и при каких обстоятельствах вам пришла в голову идея начать сотрудничество с Россией?

Во время моей работы в RUAG я посещал множество стран — США, Мексику, Индию, Японию, Китай, Сингапур, Австралия. Это было связано с направлением авиастроения. У нас была идея поставлять комплектующие Airbus в Китай, Индию, Вьетнам, Южную Америку. Но это было непросто.

А с чем были связаны сложности?

С разной ментальностью. Для китайцев, например, очень важно «сохранить лицо». А в таких ответственных отраслях, как авиастроение, нужно уметь признавать ошибки. Если сделать ошибку и не признаться в этом, самолет просто упадет. Но я не видел ни одного китайца, который когда-нибудь сказал бы: «Я сделал ошибку».

А что касается России?

Вот. И тогда я сказал своим руководителям: «Я нашел две страны, которые нам подходят, и где пока еще есть возможности для развития бизнеса, — Иран и Россия». При этом, я никогда до этого не был в этих странах, но в одном из проектов, который мы реализовывали в Швейцарии, у меня был российский партнер, который предложил мне поддержку, и мы поехали в Россию. В России я увидел ситуацию очень похожую на ту, которая была в Швейцарии 40 лет назад — индустриализация, основанная на использовании природных ресурсов. Так как у нас уже был аналогичный опыт, он мог бы быть полезным в России.

Рассматривалась ли возможность отправки в Россию или Казахстан ядерных отходов швейцарских АЭС?

Мое мнение такое, что каждая страна должна сама разбираться с отходами, которые она производит. Иначе она никогда не прекратит создавать отходы. А потом, — мы подписали Базельскую конвенцию о контроле за трансграничной перевозкой опасных отходов.



Это стратегическое решение?

Да, наше стратегическое решение заключается в том, что абсолютно все отходы должны быть переработаны и переработаны внутри страны. Это основа всех ключевых решений и государственных законов в области экологии. Для нас отходы — это источник вторичных ресурсов и энергии.

Какое было ваше первое впечатление от встречи с Россией?

В аэропорту у меня было ощущение, что в России все организовано лучше, чем в США — и оперативная работа и безопасность. Из аэропорта мы сразу поехали в здание Правительства Москвы, где я выступал с докладом на круглом столе по отходам. Собрание было посвящено обсуждению 458-го федерального закона «об отходах производства и потребления», и собравшиеся хотели услышать от меня о швейцарских НДТ — наилучших доступных технологиях. Но у нас в Швейцарии нет понятия НДТ, и власти никогда не регламентируют бизнес в плане использования тех или иных технологий. В противном случае государство должно будет нести ответственность за эффективность применения этих технологий. Государство определяет только граничные параметры.

Что вообще нужно сделать в России в плане экологии? Что нужно изменить в первую очередь?

Что касается экологии, то это вопрос не одного дня. Нужны самые разные меры. Нужно просто понимать цель, к чему хотим прийти, и двигаться. А сроки не так важны. Главное, шаг за шагом двигаться в выбранном направлении. Поэтому, главное, чтобы у руководства страны была стратегия в области экологии, понимание того, что они будут делать в ближайшие 30 лет.

И что тогда? Через 30 лет экологическая ситуация в России будет не хуже, чем сейчас в Швейцарии? Какое наилучшее решение вы бы предложили для решения «мусорной» проблемы в России?

Да, может быть. Первое, что было сделано в Швейцарии в свое время, — было полностью запрещено вывозить необработанный мусор на полигоны. Из отходов предварительно извлекались все полезные компоненты, а затем все, что нельзя было использовать вторично, отправлялось на сжигание для получения энергии. Зола и шлаки после сжигания использовались на полях или в дорожном строительстве.
Конечно, при наличии в России таких огромных полигонов, вы не сможете решить проблему ни сегодня, ни завтра. Надо идти шаг за шагом. В первую очередь надо попытаться сократить загрязнение грунтовых вод, усилить контроль за полигонами. И начинать внедрять рециклинг — переработку электронного лома и т.д. Внедрение рециклинга в свое время позволило создать в Швейцарии не просто большое количество новых рабочих мест, а целую экологическую отрасль промышленности. А в результате мы получили положительную обратную связь от природы — восстановились леса, рыба вернулась в реки, в озерах снова можно купаться. Но это произошло не сразу, для этого нужно время. И нужно дать время «мусорному» бизнесу перестроиться, переориентировать свои схемы с полигонов на переработку. И нужен план перехода. Например, первый год — извлекаем все вторичные металлы, второй год — извлекаем полимеры и т.д. И политическая воля руководства страны. Компании, которые не будут придерживаться плана перехода, должны закрываться. И тогда через пять лет вы будете далеко впереди. Не надо пытаться изменить все в один год.



Вы поможете россиянам решить проблему с мусором?

Нет, россияне должны сами решить эту проблему — научиться делать бизнес «из мусора». А мы, иностранные консультанты, можем только поделиться опытом. Мы можем предоставить стандарты для переработки электролома, других процессов рециклинга, рассказать, как эти стандарты использовать для государственного регулирования отрасли. Но соблюдение этих стандартов должно будет контролировать само российское государство.

В чем заключается ваша идея сотрудничества с Россией?

Тема экологии — это глобальная тема, здесь не может быть границ. Глобальное потепление, рациональное использование ресурсов — это вопросы не одного государства. А идея сотрудничества с Россией, она является следствием идеи о единой Европе — от Лиссабона до Владивостока, которую я всячески поддерживаю. Вот ответ на вопрос, почему я работаю в России.


Текст и фото: Роксолана Черноба