НОВАЯ КЛАССОВАЯ СТРУКТУРИЗАЦИЯ
Идет новая классовая структуризация. Не по Марксу (впрочем, Маркс, по сути, и не оставил никакого описания классов — собирался, но не успел). Ясно, что это не те классы, потому что нет класса производителей, во всяком случае, он очень ограничен, он исчез из западного мира и перемещен в третий мир. Средний класс мимикрировал прямо на наших глазах. Мы говорили, что мы создали третий класс мелких собственников, а он на наших глазах весь растворился. Либо перешел в крупные корпорации, в топ-менеджмент, то есть стал зависим от крупного капитала, ушел просто на обслугу. Независимых мелких собственников в России нет и быть не может. Нельзя считать менеджера среднего звена средним классом. Разве что по зарплате, но не по самосознанию. Когда в конце XVIII века шла революция среднего класса во Франции, эти люди говорили: я хочу быть сам по себе, я произвожу башмаки, уважайте меня именно как производителя башмаков! Но менеджер компании «Газпром» не может сказать: уважайте меня как независимого менеджера! Он может сказать: уважайте мою компанию. Он может бунтовать против Путина, но никогда не будет бунтовать против своей корпорации. В этом парадокс сегодняшнего бунта, когда бунтари выходят бунтовать против корпораций вообще, но ни в коем случае не поднимают голос против своей корпорации, которая платит им зарплату. И это делает любой бунт весьма относительным.

УКРАИНА И ЕВРОПА
Эти люди на Майдане, стремящиеся в Европу, стихийно правы, но они, может быть, неправы исторически. Однако судить мы их никаких оснований не имеем. Если их корпорация «Родина» неуспешна, если она ничего не может им дать, то они выплывают с «Титаника» как умеют. Другое дело, что они не знают, к какому берегу плывут. Но как их можно вразумить, как можно им сказать, что их там не ждут, что их просто используют в своей геополитической игре?! Что они ждут от Европы то, чего она им не может дать… Европа сама оказалась в крайне неудачной ситуации, она переживает сейчас не лучший период своей истории. Помните, двадцать лет назад говорили про общий европейский дом, про то, что Россия — это тоже Европа, что мы строим общий европейский дом? Но оказалось, что в этот момент строили «Титаник», и вот теперь он идет ко дну. Причем он идет ко дну не в первый раз, и даже не в двадцать первый. Как сказал в свое время хороший немецкий историк Эрнст Нольте, когда ему говорили о европейском кризисе, Европа — это такой сложный организм, что она все время болеет. Только амеба здорова, у нее век очень короткий. Но там нечему болеть, у амебы нет ни сердца, ни печени, ни легких. А когда организм сложный, он все время то там, то здесь болен. Если сердце не болит, значит, воспаление среднего уха. Бывает, конечно, болезнь какая-то незаметная, легкий насморк, когда можно остаться дома и читать «Трех мушкетеров». Но сейчас Европа уже в который раз, как было, например, перед Первой мировой войной, вошла в страшное противоречие, вызванное, на мой взгляд, сочетанием демократии и либерального рынка, когда потеряна ответственность по отношению к собственному народу, к собственному демосу, ради процветания корпораций. Это открытое общество раскрылось настолько, что в эту дырку выпал собственный народ, собственная демократия. И это видят все. Сейчас вопрос перед Европой стоит таким образом: может ли она от конфедеративного устройства перейти к федеративному, как это сделали когда-то Америка и Советский Союз? Так вот, если у Европы найдутся силы, она опять может стать новой Римской империей или империей Карла Великого. Она станет той самой Европой, к которой всегда тяготел любой великий европейский лидер. Будь то Карл Пятый, Карл Великий, будь то Наполеон или Шарль де Голль, который, кстати, мечтал о Европейских Соединенных Штатах.

ПЕРМАНЕНТНАЯ ВОЙНА
Сейчас ситуация очень напоминает 1913 год. Полярные интересы у стран, когда разные корпорации противопоставлены друг другу, и все меньше и меньше общих интересов. Государство старается держать единую экономическую модель, а корпорации растаскивают ее в разные стороны. И насколько это можно удержать единой политической волей, непонятно. Двадцать лидеров приезжают на встречи G20 — и расходятся, ничего не решив… Если бы была та самая просвещенная монархия, о ней мечтал Данте в своей книге «Монархия», когда он придумал христианскую монархию, которая объединит распадающуюся Европу, если бы была единая воля, как у Карла Пятого или у генерала де Голля, может быть, все это можно было бы объединить. Вопрос только в том, какой ценой. А пока все страшно расшатано, и этот костер по сию пору закидывают поленьями… Штука в том, что эта гибнущая демократия выживает в перманентном хаосе. Помните, у Честертона в одном из рассказов есть такой образ: где можно спрятать лист? В лесу. «А где надо спрятать мертвый лист? — спрашивает пастор Браун. — В мертвом лесу». Надо, чтобы засох лес, куда можно положить засохший лист. Умирающей и хаотичной демократии, демократии корпораций очень удобно жить в состоянии перманентно тлеющей войны перманентного хаоса. Почему все время поддерживаются локальные войны? Они же искусственно поддерживаются, когда входит куда-то контингент американской, английской или другой европейской армии. Я это воочию видел в Афганистане. Но теперь уже никто не хочет насаждать какой-либо порядок. Происходит точечная бомбардировка, и эту разруху оставляют для местных лидеров, чтобы они между собой боролись. Давайте устроим как бы «честные выборы», чтобы победил вот этот муфтий. Через три года его свергнет другой муфтий, а мы тем временем будем подкармливать какие-то партизанские отряды на окраине. И это перманентная практика. Я про это написал статью во французской газете, и мне ответил ни много ни мало французский министр обороны, что я прав. Понятно, что есть в этом заинтересованность военно-промышленного комплекса. Понятно, что эти люди будут цинично рассуждать, что существует бизнес и что его интересы — прежде всего. Но помимо интересов бизнеса существует и политический интерес, потому что этот дисбаланс и есть нужный баланс для демократии. Ты одновременно кормишь эту многопартийную, многоголовую гидру, не зная, какая из голов тебе пригодится завтра. Порой ты и сам не знаешь, какую власть хочешь установить. Любая определенность в этом смысле опасна. Пусть будет всегда вот так. Что, не было возможности за 30 лет войны в Афганистане силой поставить там своего лидера? Против Афганистана применено столько оружия, что его можно было или стереть с лица земли, или сделать из страны цветущий сад! Но из него делают перманентную площадку боя. Чтобы бой тлел все время. Эта никому не нужная война на самом деле нужна всем, потому что она подогревает все интересы и держит все шахматные фигуры в рабочем состоянии.

ДРОВА ДЛЯ ТОВАРИЩЕЙ
Не нужно искать путей индивидуального спасения от грядущих катастроф, да это и не поможет. То есть кому-то поможет, но просчитать, какое из бомбоубежищ окажется достаточно прочным, невозможно. Вот уедет Абрамович на яхте далеко в море. Казалось, чего надежнее? Но долбанут по соседнему атоллу атомной бомбой, пойдет такая взрывная волна, что его яхту просто накроет с головой! Может он это просчитать? Нет, не может. А так непременно и случится. Знаете, во время Сталина основали институт геронтологии, разрабатывали принцип бессмертия. И все бы хорошо, только директор института помер в 62 года. А так все шло отлично. Возможно, спасение придет, когда появится общая воля народа, как она появилась в 1812 году или во время Великой Отечественной войны, или, между прочим, во время нашей индустриализации. Ведь когда обустраивали эту землю при советской власти, Маяковский писал: «Нашим товарищам наши дрова нужны — товарищи мерзнут». Это же великие строчки! И ничего лучше люди не придумали. Если будет это чувство товарищества, то Россия спасется. А если не будет товарищества, если спасать себя: мол, моей корпорации нужны дрова, а что нужны дрова в Воронеже, я и знать не хочу — тогда все, пропали!.. Но если, не дай бог, случится какая-нибудь беда, конечно, опять это чувство товарищества появится в русских людях.

СЛОВА И ПОНЯТИЯ
Демократы и либералы считают, что они борются за свободу, коль скоро произносятся такие прекрасные слова. Слова хорошие, но они ничего не объясняют. Кроме слов существует реальность, всякое слово должно опираться на реальные дела. И патриот — он ведь тоже не произносит плохих слов. Чем плохо слово «Родина»? Что тут дурного? Когда либерал ссорится с патриотом, это довольно смешной спор, потому что и тот и другой произносят очень хорошие слова. Ни слово «Родина», ни слово «свобода» ничем не дурны. А еще есть «свобода родины» — это словосочетание вообще замечательное! Но поскольку либерал и патриот спорят не о сути предмета, не о происходящем реальном, а спорят как бы на символических уровнях, то этот спор никогда не будет разрешен. Его и не хотят решить. Это бесконечный, нелепый спор. Поэтому надо прояснить эти понятия, ввести новые. А главное — осознать, какой именно строй существует сейчас. Потому что демократии уже давно нет в мире, она давно закончилась де-факто. Существует какой-то иной строй, и надо проанализировать и назвать его. Это какая-то смесь олигархии и корпоративного государства с демократией, мутировавшей в сторону охлократии. С другой стороны, произошло расслоение на номенклатуру демократическую, создавшую интеграцию элит, и абсолютно центробежный демос мира. Это требует определенного и очень строгого анализа. А то, что вместо анализа нам подавали это положение вещей как противостояние тоталитаризма и демократии, — это устаревшее понятие, это из какого-то учебника 60-х годов. Мы все еще пользуемся этим как учебником высшей математики, а на самом деле это счетные палочки, которые когда-то давали октябрятам.

ОЛЕТЕТРИН УЖЕ НЕ ЛЕЧИТ
Я не исключаю, что произойдет еще одна мутация Российской Федерации и она станет, например, Московией. Как это произошло с Югославией. Но, допустим, Югославия — это искусственное образование, она когда-то была собрана из разных стран. Распалась Российская империя, империя Германская, Австро-Венгерская, Османская и т.д. Распадается сейчас Англия. Помните, когда-то Мандельштам написал: Европа цезарей! С тех пор, как в Бонапарта Гусиное перо направил Меттерних, — впервые за сто лет и на глазах моих меняется твоя таинственная карта! И сейчас опять изменилась карта Европы. Опять очень драматично и резко. Возникла объединенная Германия. Снова германское влияние распространилось на сопредельные страны. И снова Германию хотят остановить англосаксы. Опять Германия сильнее всех своих европейских соседей, и это совсем не выгодно Америке. Возродилась старая интрига. Опасное время. С чем бы это сравнить… Моя соседка, биолог, почему-то любила антибиотик олететрин, у нее была какая-то иррациональная страсть к нему. Этим олететрином она лечила все — от порезов до воспаления легких. Когда умирал ее папа из-за проблем с сердцем и давлением, ему тоже давали олететрин. Но в какой-то момент олететрин уже не лечил, например, и воспаление легких, потому что он просто устарел. Есть такая вещь, как привыкание микробов к антибиотику, поэтому существуют разные поколения лекарств. То, что лечилось олететрином, лечится антибиотиком четвертого поколения, потом пятого, потом будут еще какие-то антибиотики… И вот риторика демократии — это тот же олететрин сегодня. Вы знаете все эти слова, а организм болен уже чем-то совсем другим. И наша правозащитная риторика постоянно напоминает мне мою очень заботливую и доброжелательную соседку, которая говорит: «Нет, ты олететрина-то попей!» И когда говорится распадающемуся миру: возьмите чуть больше прав человека, — то это кажется безумием, потому что человеку сейчас надо взять не права, а обязанности.

О ХОРОШЕМ И ДУРНОМ
Последние 50 лет на Западе прошли под знаком торжества релятивистских концепций, того, что мы называем постмодернизмом. Это возникло как закономерная реакция на тиранические директивные установки, когда экзистенциализм или просто партийность, то, что Сартр называл ангажированностью в литературе, заставляли людей идти на фронт, на баррикады. Эрнст Буш пел: «Вперед, рабочий фронт!» Потом буржуазные философы, прежде всего демократические, захотели это обстоятельство вообще стереть, убрать саму возможность директивного мышления. Сама перспектива того, что директивное мышление появится и вызовет энтузиазм, уже казалась опасной: ведь так дойдешь до лагерей! Только начнешь думать, что прекрасное должно быть красиво, глядь — уже и ГУЛАГ! И была подведена мина под любое директивное утверждение. Возникла концепция деконструктивизма, концепция постмодернизма, которая стала эстетическим критерием нескольких поколений европейских молодых людей, будь то художники или писатели, журналисты или философы. И этот постмодернизм, воплощенный во французских постмодернистах, или в английских художниках, или в русских мальчиках-концептуалистах, сделался, по сути дела, идеологией западного общества. Говорят, что у нас нет идеологии. У нас есть идеология, это идеология — релятивизм. Все относительно, и это сойдет. Вот у Соломона написано: «…И это пройдет». А здесь у общества: «И это сойдет». И это годится, и то, лишь бы не было ничего целеполагающего. Как только звучит утверждающий голос — вот это самое опасное! Сюда же подверстывается, разумеется, и концепция политкорректности, толерантность и все-все на свете. Довольно быстро по историческим масштабам они, эти философы-постмодернисты, атакуя директивную философию, расшатали нечто большее — категориальную философию. В философском университетском мире последние двадцать лет не было худшего ругательства, чем «Гегель». Когда человек произносил слово «Гегель», на него уже смотрели косо и в гости точно не звали. Сначала Гегель, а там, глядишь, уже и Пол Пот! Уничтожив эту категориальную философию, размыв ее, размыли вообще понятие суждения. А еще проще сказать: размыли представление о хорошем и дурном.