В этом году исполнилось 100 лет со дня мученической смерти великой княгини Елизаветы Федоровны Романовой. 18 июля 1918 года, на следующий день после расстрела царской семьи, ее в числе других заключенных членов семьи Романовых отвезли к заброшенному руднику и сбросили в шахту. В 1981 году великая княгиня была канонизирована Русской православной церковью за рубежом, а в 1992-м причислена к лику святых Русской православной церковью. Столетию памяти  святой преподобномученицы великой княгини Елизаветы Федоровны посвящен этот материал.

Трудно представить себе человека без милосердия — бескорыстной заботы и помощи ближнему единственно из сострадания и христианской любви. Его проявление показывает уровень человеческого в каждом из нас и обозначает наше присутствие, нашу миссию в окружающем видимом и невидимом мире. Более того, милосердие характеризует самую суть бытия человека на протяжении большей части его истории. Хотя философы утверждают, что его всеобъемлющего, четкого его определения как жесткой системы взглядов не существует до сих пор.

А как быть сегодняшнему человеку, которому с полным основанием может показаться, что приходит конец всей системе гуманистических ценностей — морали, этике, нравственности? Когда милосердие считается проявлением непростительной слабости, а достойным ответом на злодейство считается злодейство еще большее? Возможно, ответ на эти вопросы отыщется у тех редких, увы, Женщин — а кто еще может в знак мира в последний момент бросить платок между изготовившимися к смертному бою мужчинами? — которые в разные времена сделали смыслом жизни помощь страждущим, сирым и неимущим ближним своим? Без всяких различий. Женщин с большой буквы — от императрицы Марии Федоровны и Юлии Вревской до Флоренс Найтингейл и матери Терезы. Этот пантеон немыслим без выросшей в Европе, но прожившей большую часть жизни в России Елизаветы Александры Луизы Алисы Гессен-Дармштадтской, более известной сегодня под именем святой преподобномученицы Великой княгини Елизаветы Федоровны, злодейски убитой сто лет назад в Алапаевске.

«Ничто не сможет заслонить память о тебе. Они смогли расправиться лишь с твоей земной красотой, но память о твоём очаровании, доброте, любви будет жить с нами всегда, подобно звезде в ночи»        

           Мария, королева Румынии

 «Редко, когда человеческая натура так близко подходила к совершенству»      

        Нонна Грейтон, урожденная  Керр, гоф-дама принцессы Виктории Баттенбергской

 О старшей сестре последней российской императрицы Элле Гессен-Дармштадтской, в православии ставшей Великой княгиней Елизаветой Федоровной, ни один из советских борзописцев не смог сказать ни единого дурного слова...  Неполных восемнадцать лет прожила она в двадцатом веке. Но и их вполне хватило, чтобы считать Эллу-Елизавету, немку по рождению и англичанку по воспитанию, одной  из величайших русских женщин минувшего столетия. 

И самой милосердной. Особенно на фоне рек, морей и океанов человеческой крови, пролитой минувшим веком, немало сделавшим для того,  чтобы люди вообще позабыли о возможности сострадания ближнему. «Милосердие — поповское слово!» — сказал, как заклеймил в пору воинствовавшего безбожия герой известного советского фильма. 

А Великая княгиня Елизавета радела прежде всего о том, чтобы в любую эпоху, а в эпоху великих перемен в особенности, история оборачивалась к невеликим мира сего человеческим, а не «чекистским» лицом.

 «Уметь все прощать»

Милосердие, гласит одно из его определений, — это  мировоззренческая позиция,  отражающая человеческое отношение к миру человека. В системе межчеловеческих отношений милосердие проявляется в любви, сочувствии, в помощи нуждающимся на бескорыстной основе. Эта помощь оказывается без давлений извне, исключительно по личной инициативе и полагается на   чувство  сострадания и  осознание ее объективной или же субъективной  необходимости. 

О гессенской принцессе смолоду говорили, что она «не от мира сего»: «всегда помогает попавшим в беду, никогда никого не осуждает и старается найти оправдание ошибкам других». Однажды брат Эрнест спросил ее о жизненным идеале. Элла ответила просто: «Быть совершенной женщиной, а это самое трудное, так как надо уметь все прощать». Вряд ли она знала в те годы короткое жизненное правило, зарифмованное ее современником Амвросием Оптинским: «Никого не осуждать, никому не досаждать и всем мое почтение».

Откуда это в ней? Зачем такие люди вообще приходят в этот мир? Считается, что любви и сострадания к «малым сим» труднее всего ожидать из тех, кто родился, как говорят, с золотой ложечкой во рту. Вряд ли мы когда-нибудь узнаем это точно, но кое о чем догадаться можно...

Будущая великая княгиня родилась в 1864 году в семье наследника гессенского престола Людвига и его жены Алисы, дочери королевы Виктории. В семье пусть августейшей, но небогатой — экономить приходилось буквально на всем. А Алиса от природы была человеком очень чувствительным, очень отзывчивым и неравнодушным к любому из своих подданных. Да и не только своих! В годы франко-прусской войны в гессенские лазареты привозили раненых французов — и Алиса, ко всеобщему изумлению, ухаживала за ними так же, как за своими соотечественниками. На Руси о таких говорят — последнюю рубашку отдаст. А ребенок, как известно, воспитывается в первую очередь личным примером родителей.

 Неполных девять лет было Элле, когда на глазах матери, брата и четырех сестер выпал из дворцового окна и разбился насмерть ее трехлетний брат Фридрих. Пять лет спустя, когда по Германии вовсю гуляла эпидемия дифтерита, Алиса, совсем не отличавшаяся богатырским здоровьем и промаявшаяся не одну ночь у кроваток больных детей, слегла и скончалась в неполные тридцать пять...

Как тут быть? Абсолютное большинство людей такие удары судьбы, особенно в юные годы, приводят к полному и скорбному бесчувствию по отношению к себе и окружающим.  Клок шерсти, а не сердце: постучишься — не откликнется. А очень малая часть обретает способность ощущать страдание не только ближнего, но и дальнего как свое собственное, с подобающими болевыми ощущениями. Такова была и Элла, которой еще предстояло стать Елизаветой. Элла, вместе с австрийской императрицей Сисси слывшая красивейшей женщиной Европы.

«Облик Божий запечатлен в каждом из нас»

В девятнадцатилетнем возрасте она вышла замуж за Великого князя Сергея Александровича, младшего брата российского императора Александра III, человека весьма неоднозначного и противоречивого.  Признанный (хотя иногда и не лишенный пылкой фантазии) летописец последних лет династии, Великий князь Александр Михайлович вспоминал об их свадьбе: «Трудно было придумать больший контраст, чем между этими двумя супругами! Редкая красота, замечательный ум, тонкий юмор, ангельское терпение, благородное сердце — такова была Елизавета Федоровна... Я отдал бы десять лет жизни, чтобы она не вошла в церковь к венцу с высокомерным Сергеем!»

Но каков бы ни был Великий князь Сергей, он был собственным и сознательным выбором Елизаветы Федоровны, с которым она прожила более двадцати лет и с которым  она совершила свадебное путешествие на Святую Землю. И не без его участия через полгода после свадьбы она возглавила первую благотворительную организацию — Петербургский дамский комитет Российской общины Красного Креста. К 1916 году количество таких организаций, возглавляемых ею, достигло полутора сотен (!). «Все оттенки смысла Умное число передаёт...»

Елизавета Федоровна и Сергей Александрович Романовы

С судьбой Великого князя Сергеем был связан и самый страшный и переломный рубеж ее жизни. Вечером 4 февраля 1905 года князь в одиночестве ехал в карете по Кремлю в сторону Никольских ворот. Стоявший неподалеку с бомбой террорист Иван Каляев был точен: от Великого князя не осталось практически ничего...

 И прохожие видели, как выбежавшая в легком платье из Малого Николаевского дворца Елизавета Федоровна, ползая по грязному и окровавленному снегу,  своими руками собрала останки мужа. Именно в то время она сказала, что ощущала бы себя подлейшей из подлых, если бы в часы смуты решилась отсиживаться за дворцовыми стенами…

Страдала молча — без крика, плача и истерик, по-английски — не зря она была внучкой королевы Виктории. Многим казалось, что Елизавета просто повредилась умом. А последовавшим вскоре поступком она буквально потрясла все русское общество. Не раз слышала она о том, что-де легко рассуждать о гуманизме, человечности и даже проявлять милосердие по отношению к ближнему. А как быть, если страдает  далекий? Другой? В данном случае, настолько «другой», что к нему по понятным  причинам трудно испытывать  чувство любви. «Не ведают, что творят»? А если — ведают?

Кто понудил ее отправиться в Бутырскую тюрьму к убийце мужа и провести с ним больше двух часов, убеждая покаяться? Возможно ли было лучше, да не словом, а делом доказать, что зло уничтожается не ответным злом, а милосердием? Она попросила императора помиловать террориста, и царь вроде бы даже соглашался… Но гордец Каляев наотрез отказался написать прошение о помиловании.

«Облик Божий, — твердила Елизавета много лет спустя,  возясь с самыми беспросветными пьянчугами и отпетыми бандитами с Хитрова рынка, — запечатлен в каждом из нас, только очень часто он затемнен…» Чем? Потерей народами веры. В Бога. Во власть. В собственные силы. А более всего, в человеческое в человеке. Это о них потом напишет Блок: «Сознанье страшное обмана Всех прежних малых дум и вер...»

Через несколько лет на месте убийства мужа Елизавета воздвигла дивной красоты крест (восстановлен в 2017 году), изваянный Виктором Васнецовым с надписью: «Отче, отпусти им, не ведают бо, что творят...» Еще не раз в жизни вспомнятся ей эти слова.

 
«Высокая матушка»

После гибели мужа Елизавета Федоровна на долгие годы надела траур. Высший свет был оставлен, проданы питерский дворец на углу Невского и Фонтанки, все драгоценности, в том числе и полученные от венценосной бабушки. Проданы ради осуществления цели всей жизни — создания Марфо-Мариинской обители труда и милосердия. 

На вырученные деньги была куплена просторная усадьба на Большой Ордынке с несколькими домами и небольшим садом. Сад был расширен, а в центре участка по проекту Алексея Щусева построен небольшой Покровский храм в новгородском стиле, расписанный Михаилом Нестеровым.  Строения бывшей усадьбы заняли  столовая, кухня, кладовая, больница, дом для настоятельницы, гостиница для паломниц.  В бывшем зимнем саду поместился больничный храм Марфы и Марии, спланированный так, чтобы пациенты сквозь открытые двери могли видеть богослужение, не вставая с кровати.

Марфо-Мариинская обитель в Москве. Фото начала XX века

С духовными властями у Елизаветы Федоровны сразу начались неприятности. Им трудно было смириться с существованием «полумонастыря», главной целью которого было не строгое молитвенное уединение,  а чисто практическая помощь неимущим.

Обитель немало отличалась от обычного монастыря. Его насельницы, за которыми официальной церкви упорно мерещились тени «неканонических» диаконисс, не облачались в черное. И, хотя и приносили обеты целомудрия, нестяжания и послушания, имели право, в отличие от обычным монахинь, в любое время и на любой срок выходить в мир. И даже, по истечении времени, могли создать семью. По примеру евангельской Марии. А деятельно помогая нуждавшимся и обездоленным, уподоблялись Марфе.

Маленькая больница обители считалась лучшей в Москве. Денег за лечение в ней не брали ни с кого. За самыми тяжелыми и безнадежными пациентами «высокая матушка» (имелся в виду не только высокий сан, но и высокий рост Великой княгини) ходила сама.

Именно в  то время ее увидел французский посол Морис Палеолог: «Ее лицо, обрамленное покрывалом из белой шерстяной материи, поражает своей одухотворенностью. Тонкость черт, бледность кожи, глубокая и далекая жизнь глаз, слабый звук голоса, отблеск какого-то сияния на ее лбу — все обнаруживает в ней существо, которое имеет постоянную связь с неизреченным и божественным».

Создавая обитель, Елизавета Федоровна стремилась расширить традиционное  богословское  понимание милосердия как участливого и сострадательного отношения к ближнему по роду и по вере.

Елизавета Федоровна в облачении сестры Марфо-Мариинской обители

Помимо этого, милосердие, в ее понимании, не ограничивалось эмоциями любви и сострадания, а сопровождалось конкретной, четко продуманной  деятельностью с максимальным расширением границ милосердия, переходом от «милосердия к ближнему» к «милосердию к дальнему, и к другому». К любому другому. Независимо от национальности, религии, положения в обществе, состояния. Из чего исходила она? Из того, что в человеческих отношениях именно милосердие с византийских времен и до наших дней, независимо от уровня и типа цивилизационного развития, является всеобщей, универсальной, «неразменной» ценностью и основным способом саморегуляции сложной системы человеческого бытия.

 
«Не плачьте — на том свете увидимся»

«Великая княгиня основывает обитель как лично свое дело и становится во главе ее, как деятельница, подвижница, труженица… Добрая и благородная, она всегда пользовалась большой и всеобщей любовью в Москве…».  Василий Розанов написал эти строки в 1909 году, еще до открытия Марфо-Мариинской обители. Ее в финале своего «Чистого понедельника» изобразил другой русский гений, Иван Бунин. Но ни Розанов, ни Бунин не могли предвидеть, что «большая и всеобщая любовь» превратится со временем в благоговейное обожание, а затем, с началом Первой мировой, в злобную и подозрительную ненависть.

Чисто формально логику черни уяснить возможно. Немка? Значит — шпионка! Многие, в том числе полиция, просили Елизавету Федоровну ограничить вход в обитель. Она отказалась наотрез. И дождалась: однажды у ворот собралась осатаневшая толпа: мол, в обители скрывается брат Елизаветы, Эрнест,  якобы приехавший в Москву для тайных сепаратных переговоров…

Уже затрещали ворота, но неожиданно к громилам вышла сама Елизавета, одна, в белой форменной одежде сестер. «Брат мой живет в Дармштадте, — сказала она, — но если вы не верите, то пятеро из вас могут войти и осмотреть помещения обители». Толпа на несколько минут присмирела — и этого хватило, чтобы подоспевшая конная полиция спасла положение.

После октябрьского переворота стало ясно, что дни и обители, и ее августейшей настоятельницы сочтены. Но до конца апреля 1918 года большевики вели себя по отношению к Марфо-Мариинской обители на удивление корректно, хотя ее насельницы и понимали, что это ненадолго.

Великую княгиню «замели» сразу после Пасхи. Дожившая до открытия в Марфо-Мариинской обители памятника Елизавете Федоровне, ее воспитанница Прасковья Тихоновна Корина — супруга художника Павла Дмитриевича Корина, расписавшего монастырский храм-усыпальницу, — вспоминала: «К обители подъехала машина  с комиссаром и чекистами. Елизавете Федоровне было приказано немедленно ехать с ними.  Выезд из Москвы в отдаленное место  объяснялось необходимостью  сохранения ее жизни. На самом деле эта ссылка  была организована с целью расправы, уничтожения   семьи императора Николая II и всех причастных к фамилии Романовых. Время на сборы было ограничено. Елизаветa Федоровна собрала сестер в  церкви,  преподала им прощальное благословение. Сняла  с себя кипарисовый крест настоятельницы в серебряной оправе... а на себя возложила  обычный простой кипарисовый крест... Сестры не могли сдержать слез. А Елизавета Федоровна бледная, без слез повторяла: «Не плачьте, на том свете увидимся», еще раз осенила сестер, обитель, и все пространство обители широким крестным знамением, села в машину. Увозили их  наемники солдаты-латыши.  Московским чекистам не доверяли. Боялись, что  их сердца могут дрогнуть и из-за почитания и авторитета ее личности они не смогут осуществить арест. Такое уже случалось».

Елизавету Федоровну, вместе с сестрой обители Варварой Яковлевой, выслали сначала в Пермь, а потом — в уездный городок Пермской губернии Алапаевск, где уже находилась целая группа августейших узников: Великий князь Сергей Михайлович, три взрослых сына Великого князя Константина Константиновича (К.Р.) — Игорь, Иоанн и Константин, — а также внебрачный сын Великого князя Павла Александровича — Владимир Палей с камердинером Федором Ремезом.

«Отче, отпусти им…»

Разместили узников на окраине города, в уцелевшей до наших дней так называемой Напольной школе. Пространство перед ней до сих пор зовется площадью Народной Мести… В начале июля 1918 года режим резко ужесточили, и все поняли — развязка близка. Она и наступила — на следующую ночь после расправы над царской семьей в ипатьевском подвале…

Вечером 17 июля узников погрузили на две подводы, короткое время спустя они свернули в сосновый лесок, где даже в темноте была различима пасть заброшенной шахты... Великого князя Сергея Михайловича, с ходу разгадавшего «маневр» палачей, пристрелили по дороге. Остальных, не тратя пуль, энергичными пинками и ударами обухом топора по голове сбросили вниз...

О дальнейшем существует немало свидетельств, показаний, версий и легенд. Всех их объединяет одно — ужас без конца. Гибель семьи последнего императора была  страшной, но практически мгновенной. Алапаевские же мученики, как показало колчаковских следствие осенью того же, 1918 года, упали в шахту еще живыми и погибли не только от ран, но и от голода... В их честь и память в Марфо-Мариинской обители установлен поминальный крест.

«Как бы я хотела быть похороненной здесь!» — сказала во время свадебного путешествия в Иерусалим Елизавета Фёдоровна. Все сбылось… Извлеченные из «алапаевской ямы» тела Елизаветы и Варвары по приказу адмирала Колчака были перевезены сначала в Харбин и Шанхай, а потом — «на перекладных», с многочисленными проволочками и приключениями — в Иерусалим, в церковь Марии Магдалины, что напротив Гефсиманского сада…

Рака с мощами святой Елисаветы в церкви Марии Магдалины в Иерусалиме

«Великой княгине — с покаянием»

Община под разными вывесками дожила до 1926 года. Все ценности были подчистую разграблены, а более ста сестер сосланы в Казахстан. В соборе же поочередно «проживали» клуб, кинотеатр, штаб противовоздушной обороны... В 1945 году собор с прилегающим садом перешли в ведение художественно-реставрационных мастерских имени Грабаря — возможно, только поэтому уцелели фрески Нестерова.

«Время собирать камни» пришло в конце прошлого века. В 1990-м, еще при советской власти (!) в  том самом, помнившем Елизавету Федоровну, но ныне беспощадно вырубленном ради пресловутого «благолепия», саду мастерских имени Грабаря был открыт первый с послереволюционных времен памятник члену царствовавшей династии. «Великой княгине Елизавете Федоровне с покаянием» — значилось на его пьедестале. Через два года обитель вернули РПЦ и начались службы в зале лечебной физкультуры, в который превратили церковь Марфы и Марии.

В 2008 году возродился в прежнем виде Покровский собор, через шесть лет Марфо-Мариинская обитель стала  ставропигиальным, то есть подчиненным непосредственно Патриарху, женским монастырем, но с особым, в соответствии с заветами августейшей основательницы, статусом.

Сегодняшняя Марфо-Мариинская обитель — это приют для девочек-сирот, благотворительная столовая, патронажная служба, Марфо-Мариинский медицинский центр «Милосердие» с детским респисом — приютом для тяжелобольных детей с неонкологическими заболеваниями, развивающий центр для детей с детским церебральным параличом «Елизаветинский Сад», курсы бесплатной дошкольной подготовки для детей со средними и тяжелыми формами ДЦП.

Множится количество посвященных Елизавете Федоровне храмов и церковных пределов, памятников, мемориальных досок. Она смотрит на нас со стен Вестминстерского аббатства, с высот барселонского собора Саграда Фамилия, словно желая сказать что-то очень важное...

Услышим ли?

Текст: Георгий Осипов