30 лет назад, 26 апреля произошла крупнейшая в истории атомной энергетики авария — на на 4-м энергоблоке Чернобыльской АЭС произошёл взрыв, который полностью разрушил реактор. Здание энергоблока частично обрушилось. Начался пожар. В результате аварии произошёл выброс в окружающую среду радиоактивных веществ, в том числе изотопов урана, плутония, йода-131, цезия-134, цезия-137 , стронция-90. В радиусе 30-километровой зоны от станции были эвакуированы более 115 тыс. человек. В ликвидации последствий аварии на ЧАЭС участвовали более 600 тысяч советских граждан.

Николай Павлович Лаверов принимал участие в ликвидации последствий чернобыльской аварии. Вот что он вспоминает об этих днях:

«Когда произошла Чернобыльская катастрофа, я вылетел туда вместе с государственной комиссией. Это было 2 мая 1986 года.

Среди других навалившихся проблем возникла еще одна, очень серьезная, и об этом мало кто знает. Кроме выброса из Чернобыльского реактора, вдруг стало неожиданно плавиться днище разрушенного реактора. Оно плавилось со скоростью 1 метр в сутки, реактор опускался вниз, а под ним было 1800 кубических метров воды. Раскаленная страшная масса - никакое железо не выдержит. И если бы реактор рухнул в воду, то пол-Европы вообще перестало бы существовать: произошел бы паровой взрыв. Чернобыльскую станцию построили на очень обводненном месте. Там кругом болота, река Припять. В нашем распоряжении было 30 дней. Что делать? А если реактор действительно дойдет до воды? Это будет такой взрыв, что он и Киев разбросает в разные стороны!



Был с нами покойный Михаил Иванович Щадов, министр угольной промышленности. И вместе с ним мы придумали такой план. Требовалось завезти на Чернобыльскую станцию шахтное оборудование и вызвать на подмогу шахтеров. (Шахтеры Кузбасса и Донбасса, кстати, ехали в Чернобыль абсолютно добровольно, и чуть позже у нас была главная проблема – отбиться от этих добровольцев). Так вот, метров в 50 от реактора шахтеры во главе с министром Щадовым врезались в штольню и пошли в глубь. Фундамент был на глубине 30 метров, и через 20 дней они оказались под фундаментом станции, то есть станция висела над ними. Сделали выемку, собрали систему охлаждения, поставили насосы, водяную защиту. Но, слава богу, этой катастрофы не произошло. Но могли мы с этой опасностью не считаться? Не могли. Пусть это оказалась дармовая работа, но я никогда не корил людей за то, что вы, мол, ребята, преувеличили опасность. Если бы я это сделал, они бы боялись сказать мне в следующий раз о чем-то важном другом.



Другой вопрос мы решали в Чернобыле с Николаем Ивановичем Рыжковым. Об эвакуации населения. Мы начертили радиус, откуда, в принципе, надо было удалять население. А нас было десять человек во главе с Николаем Ивановичем. и даже не было задумки, чтобы самим куда-то уехать. В сущности, все мы были смертниками. И вот этот уникальный человек, Николай Иванович Рыжков, принял историческое решение. Он дал команду абсолютно дезорганизованной Гражданской обороне немедленно эвакуировать население. Так он спас, по нашим оценкам, больше ста тысяч человек.

Мы, по указанию Николая Ивановича, решали на Политбюро Украины, по настойчивой просьбе Щербицкого, вопрос о необходимости эвакуировать Киев. Нас вызывали на Политбюро, и мы принимали решение. В итоге мы подписались под тем, что нет объективных оснований для эвакуации Киева.

Мы в России такие – всегда мобилизуемся, когда опасно. Когда опасность, мы грудью встанем – никого не пустим. Так испокон веков было. За пять лет я пережил две трагедии – Чернобыль и Спитак. И скажу, что оба раза такой мобилизации, такого воодушевления и понимания я больше никогда не видел. Там слова «нет» не было. Никогда не было такого, чтобы, скажем, на просьбу повернуть составы со свинцом, которые идут в Усть-Каменогорск, в нашу сторону (нам был нужен свинец, чтобы гасить реактор), нам бы ответили: не повернем! Такого никогда не было. На таких крутых поворотах и проявляется наш русский характер».